Ну куда бедному иммигранту податься? Ну в парк на барбекю в выходные. Ну на океан. Ну... Господи, а еще-то куда? В первый год жизни здесь шашлыки уже лезли у меня из ушей. А океан с вечно холодной водой, с дурацким поиском парковки, с обнаглевшими бройлерными чайками, норовящими склевать даже ваши шлепанцы, и вовсе надоел после первого же знакомства. Ни тира, ни бильярда, ни водных горок, там даже кабинок для переодевания нет. Чума, а не пляж.
На баскетбол и хоккей мы практически не ходим. Концертами не злоупотребляем. Диснейленд и Юниверсалстудиос тоже как-то не становятся для нас родными. Работа, сон, работа. Может быть, — святое дело — несколько раз торжественно обжираемся на днях рождения родственников в русских ресторанах. И все это с женой, с детьми, степенно, благородно, по-хорошему. Ушли, в общем, в лоно семьи с головой и сидим там, словно всегда такими и были. Оно, конечно, правильно, и, с точки зрения морали, мы просто молодцы. Но как-то вдруг забылось, что до иммиграции почти все мы, чего греха таить, жили несколько иначе.
И куда ж это все подевалось? Вспомните, на нас клевали студентки и преподавательницы, начальницы и подчиненные, продавщицы и даже, как известно, одна женщина — зубной техник. Мы баловались алкогольными напитками и задвигали все дела ради Лиги чемпионов. Мужики, где все это?! У нас словно выпотрошили какую-то часть головного мозга. Попросту взяли и отрезали кусочек. И на этот счет у меня есть своя завалящая теорийка.
Дело не в том, что в Америке не принято халабудить и безобразить. И не в том, что местные женщины сделаны из другого теста и презирают мужчин. Сделаны они из того же, из чего все. И нас они не презирают, а просто не замечают. Потому как неуверенный в себе мужик — не самец. Мы же, братцы, — даже самые успешные из нас — здесь не уверены в себе. Практически обо всем мы не знаем, а догадываемся. Ходим на ощупь, ориентируемся на звук. Все, как в животном мире: самка реагирует на силу. Мы же, запуганные чуждыми обычаями и языком, слабаки. Флирт выветрился из нас, как пузырьки из газировки. Нам стало не перед кем выпячивать грудь и пушить хвост. Жизнь стала пресной, пацаны.
Бабам же, напротив, на чужбине лафа: и "кобели ихние" перестали шляться, пить и пялиться на свой идиотский футбол, и сами они, прошу заметить, ничего не потеряли. Их по-прежнему кадрят, клеят и снимают. Искушение никуда не делось из их жизни. Плохо разговаривают, теряются на местности — так это только хорошо. Ибо чем леди кажется слабее, застенчивее и наивнее, тем мужику милее.
Так что девчонкам тут лужок да раздолье. А нам-то, неприкаянным, что остается?
А вокруг ведь жизнь кипит. Кругом бары, клубы, развлечения всякие. Америка же. Сколько ж можно избегать всего этого? И вот, превозмогая лень и апатию, я припер своего одинокого и давно тут живущего приятеля Агасси Топчяна к стене с тем, чтобы он показал мне хоть какие-то прелести и изыски этого волшебного края. Агасси крякнул и на первый раз отвел меня в гей-клуб. Смекнув, что это не совсем то, на что я рассчитывал, он пообещал познакомить меня и с более традиционными формами отдыха. И вот в итоге мы оказались в стрип-баре.
Топчян утверждал, что место это замечательное. Не какая-нибудь грязная забегаловка, не притон озабоченных матросов и противных девок, а красивое, если не сказать даже роскошное заведение. Редкое, где девицы обнажаются полностью, забывая про стыд и антисанитарию. Более того, Агаськин друг Остап ходит туда специально. Даже презерватив заранее надевает. Он, вишь ли, честный — жене изменять не может, а потому повадился ходить в этот клуб на углу Сансета и Харпера. Там хорошо — руками никого не трогаешь, верность сохраняешь, семейные устои блюдешь и при этом удовольствие получаешь необыкновенное. Есть, дескать, там такой специальный интимный танец за отдельную плату — девочки такое вытворяют, что мертвый очухается и всех удивит.
Ну как тут было не заинтересоваться. Пришли, значит. 3 бакса за паркинг заплатили. 10 — за вход. И еще обязательно надо взять два безалкогольных дринка за "чирик". Бедный Топчян сказал, что у него денег нету, а потому просил меня заплатить за его сок. В общем, вошли. Сели.
В большом довольно зале — десяток мужиков и в два раза больше полуголых баб. В мини-платьицах такие, на высоких каблуках и почти все крашеные блондинки. Единственная негритянка на специальной площадке рядом с шестом что-то вытворяла со своими ногами. Причем, не обращая никакого внимания на музыку, невпопад как-то. То повернется спиной, то изогнется, то вокруг палки ногу закинет. С расстояния в полумраке видно плохо, а близко подходить — значит чаевые отслюнявливать. На фиг надо. Да и видел я все эти части тела не раз и бесплатно. Что за удовольствие бессмысленно на них пялиться, непонятно. Ну да ладно, думаю, посмотрим, что дальше будет.
А дальше, можно сказать сразу, начали подходить девицы и предлагать этот любимый Остапом интимный танец. Всего за 25 долларов. Подойдут, колено твое потрогают, руку задержат. Одна села на Топчяна и сидела несколько минут. Он издергался весь, но денег с кредит-карты снимать не пошел. Стойкий, как Одиссей. Молодец.
Негритянка же меж тем отъерзала свое, натянула трусы и пошла за столик. Мужик, который на нее больше всех пялился, подсел, и стали они о чем-то беседовать. Агасси с видом знатока утверждал, что тот просто договорился с ней о взаимовыгодной встрече. Может, и так. Кто знает?
Потом еще две девки на площадке станцевали. Хотя какой это танец? На палке вниз головой повисели. Чушь полная. Одна совсем тощенькая вылезла. Неказистая. В замшевой шляпе. Обезьянка такая. Ей один дядя денюжку зубами передал, она зубами взяла. К нам кривенькая какая-то доходяга подошла, тоже на прайвит-танец кликала.
В общем, заскучал я совсем. Где же, думаю, волшебство американского стриптиза? Суперпрофессионализм местного шоу-бизнеса? Видимо, пора на танец этот идти. Может, и правда, они что-то такое вытворяют, чего я отродясь не видывал. Все-таки Лос-Анджелес, а не Урюпинск. Один из самых, если верить Топчяну, клевых клубов. Да и деньги немалые. Есть-то ведь по "пятерке", говорят. А тут, почитай, полсотни оставить придется. В общем, пошел.
Зашли мы с дамой за перегородку. Там кассовый аппарат, кассирша, все чин чинарем. Взяла деньги, выдала сдачу. Усадила меня девушка на стул типа исповедального, в специальной нише поставленный, и на колени мне плюхнулась. И такое вдруг чувство неловкости на меня накатило. За себя неудобно. Чего, мол, приперся, словно баб голых не видал. За нее неловко — как-то не получается у нее ничего интересного. И, главное, жаба душит. За что, думаю, столько денег отдал? Ну пытается она меня расшевелить, а я ни гу-гу. То ли потому, что денег жалко. То ли и впрямь фигня. И все она мне на очки, за свитер засунутые, натыкается. О чем-то с кассиршей переговаривается. Какое уж тут возбуждение, к черту? Попробовал до ноги дотронуться. Вежливо руки мои убрала. Запрещено, мол. Кому-то, вишь, можно, а мне нет. Почему, не ясно. Поговорить — языка не хватает. Переложил очки на барьерчик, чтобы не мешели. Она их случайно сбросила. Потом нагибалась, поднимала. Минуты через три сама себе похлопала. И все. Развлекся, одним словом.
Так и ушел со стриптиза в недоумении. Так и не понял, зачем взрослые дяденьки туда ходят. Лет в 13-14 я бы там, конечно, замлел. Но сейчас-то? И главное, так я по-прежнему и не знаю, куда бы мне еще в этой иммиграции сходить? Куда податься? Нешто так и продолжать барбекю шамать и на дом копить? Впрочем, что еще нужно, чтобы встретить старость?
