Мне кажется, я знаю этого человека целую вечность. Когда четверть века назад я пришел в ПетрГУ (тогда еще ПГУ) учиться, он уже работал проректором. Потом были 15 лет ректорства, и вот уже 3 года Виктор Николаевич Васильев является президентом Петрозаводского госуниверситета. Он начал преподавать в середине 60-х. Защитил кандидатскую, написал более 200 научных работ. Был он и секретарем парторганизации, и членом бюро Карельского обкома КПСС, и депутатом Верховного Совета. И именно он удержал наш университет на плаву в раздрайные и жестокие 90-годы. Он – почетный гражданин Петрозаводска. У него множество званий, регалий и знаков отличий. Не раз доводилось мне брать у него разного рода интервью и комментарии. Но все как-то о работе. О международных связях университета, о платном обучении, о Баренц-регионе и о месте нашего вуза среди всяких прочих. Однако просто поговорить с ним по душам все как-то не получалось. Так, чтобы о детстве и о молодости, о детях и об увлечениях, просто о том, что он за человек – президент университета Виктор Васильев.
Пол-луковицы, кипяток и щепотка соли
– Виктор Николаевич, однажды вы мне рассказали, что запомнили арест своего отца. Но ведь вы тогда были совсем ребенком. Неужели правда вам удалось запомнить этот страшный момент?
– Память человеческая странно устроена. Она очень избирательна. Запоминаются какие-то наиболее яркие эпизоды. Я действительно отчетливо запомнил, как арестовывали моего отца в 38 году, хотя мне тогда еще двух лет не было. Я все видел, а потом спрятался за шкаф от страха и уснул.
– Вы знаете, за что его арестовали?
– Отец был председателем земельного районного отдела. Ему даже пистолет по штату полагался. Серьезный, в общем, по тем временам считался начальник. Одно это уже могло служить поводом для ареста… После того дня я его уже никогда больше не видел… А еще очень отчетливо запомнилась эвакуация. Нас же вывозили по Дороге жизни. Самым страшным были даже не взрывы и не свет от прожекторов, а то, что наша полуторка ехала практически по кузов в воде. Март, сумерки и жуткое ощущение, что мы сейчас утонем. Я теперь, когда еду в Питер, обычно останавливаюсь в местечке Кобона. Возле памятника полуторке – грузовику, на котором были вывезены сотни блокадников.
– А где вы жили в эвакуации?
– В Пензе. Два месяца туда добирались. На одной из станций мама отстала от эшелона. Поезд тронулся – ее нет. То ли я как-то очень отчаянно заревел, то ли по стечению обстоятельств, но поезд остановили и она нас догнала. Чудо, в общем. Там, в эшелоне, помню, я встретил свой первый осознанный, юбилейный День рождения. Пол-луковицы, алюминиевая кружка кипятка и соль – так мы отмечали мое пятилетие.
– Ужас.
– Это еще как раз не ужас. Когда мы приехали в Пензу, прямо к поезду подкатила полевая кухня с киселем. Изголодавшимся людям полагалась только легкая пища. И все же многие на моих глазах опивались этим киселем и умирали. То, как я перешагивал через трупы, врезалось в память навсегда… А дальше мама, видимо, тоже от этого киселя, заболела дизентерией. Нас поселили в каком-то полуподвале. Вокруг никого. И я, пятилетний ребенок, сам топил печку, кипятил воду, и три дня мы питались только этим кипятком. Пока на заводе не хватились. Маму вылечили, она стала работать, я пошел в детский сад – в общем, по сравнению с пережитым началась сытая, хорошая жизнь.
– Виктор Николаевич, вы как-то рассказывали, что в детстве говорили только по-фински…
– Я же родился в местечке Кузьмолово под Ленинградом, где в основном жили ингерманландцы. Там все говорили по-фински. Даже русские знали финский язык. А у меня и мама, и папа были финнами. Правда, про то, что отец – финн, я узнал намного позже, когда в военной прокуратуре запросил его дело. Оказалось, в царской России в детских домах финским детям давали русские имена и фамилии. Отсюда у моего отца и оказалась фамилия Васильев… В общем, действительно до пяти лет я разговаривал только по-фински. А когда приехал в Пензу, дети в детском саду начали меня дразнить "фиником". И через неделю я уже говорил по-русски. Причем, видимо, это нанесло мне такую психологическую травму, что финский я забыл напрочь. И как потом мама ни пыталась сохранить у меня родной язык, ничего не получалось. А жаль, если бы я мог разговаривать по-фински, я мог сделать для нашего университета еще больше.
На дне в "стиральной машине"
– Виктор Николаевич, я читал, что вы служили на Балтийском флоте.
– Да. Четыре года отслужил на дизельной подводной лодке мотористом. Такой экспериментальный образец "Малютка".
– Прямо как стиральная машина!
– Примерно. Я там и пожар пережил, и наводнение. Сначала в моем отсеке произошло возгорание. Меня от огня только трехмиллиметровая металлическая переборка отделяла. На ней уже начала краска от жара сворачиваться. Но как-то сообразил, не запаниковал, включил орошение, перекрыл кислород. Потушил, в общем. А примерно в это же время точно такая же "Малютка" от подобной аварии взорвалась. Там все, кроме одного мичмана, погибли. Он через носовой люк успел выскочить… А после пожара этого однажды на восьмидесятиметровой глубине началось поступление воды. Успели всплыть, откачали воду.
– Да, интересная посудина. Но, наверное, дизельная лодка все-таки лучше, чем атомная?
– От атомной лодки меня, можно сказать, спасло чувство юмора. Я был в учебке в Кронштадте. Занимался легкой атлетикой, был секретарем комсомольской организации – в общем, со всех сторон положительный боец. И вот однажды старшина – эдакий пижон с золотой фиксой – построил всех, а я как раз анекдот в этот момент вспомнил и засмеялся. Ну он в лице переменился. "Чего, – говорит, – хохочешь, дурак?" А я ему: "Спасибо за комплимент. Я вам должен 10 копеек". Мелочь вроде. Но потом, когда всех отбирали в Дубну для изучения атомных подводных лодок, меня не взяли. Мол, с дисциплиной у меня проблемы. Это же считался секретный объект, особисты всех проверяли. Хотя, наверное, сыграло роль то, что у меня родители финны… И слава богу. Ребята-то там облучения хватили.
"Дурачина ты, простофиля"
– Вы учились в Петрозаводске?
– Да. На лесоинженерном факультете. На вечернем отделении. Жил на Кукковке, в 6 утра просыпался, в 7 выходил и трусцой на Куйбышева, на работу (я в первом училище работал, готовил механиков для БОПа), потом в библиотеку, потом в университет, к ночи – домой. И так шесть лет… По окончании предложили остаться преподавать и еще позвали в КГБ. Прошляпили, что я из семьи репрессированного. А когда я им рассказал, они как-то сразу передумали. "Знаешь, – говорят, – тебе все-таки лучше в науку. Извини. И никому не говори, что мы так прокололись".
– Веселые там ребята. С чувством юмора. Кстати, раз уж мы о юморе заговорили, скажите, кто из юмористов вам наиболее симпатичен?
– Как автор – Жванецкий. А как артист – Хазанов. У них наиболее тонкий и умный юмор.
– А каким фильмам отдаете предпочтение? Старым советским, современным российским, голливудским?
– Нравятся фильмы Сергея Бондарчука: "Они сражались за Родину", "Война и мир". Очень хорошее кино "Горячий снег". Вообще, в СССР умели делать сильные фильмы. Кстати, сын Бондарчука Федор – достойный преемник своего отца. Колоритная такая фигура.
– Вы болельщик?
– Ну на чемпионате Европы по футболу, конечно, следил за нашей сборной. А из клубов переживаю за "Зенит". Я же все-таки житель блокадного Ленинграда. Но я не только болею, но и сам до сих пор стараюсь двигаться. Регулярно хожу на лыжах, люблю охоту и рыбалку. Пчел развожу. У меня есть небольшая пасека в Шелтозере – восемь ульев. А еще я с удовольствием играю в шахматы.
– Виктор Николаевич, вы сами водите машину или предпочитаете довериться водителю?
– Ну я же технарь. Так что мне нравится сидеть за рулем самому.
– А какая у вас машина?
– Сейчас? "Тойота РАВ 4" – подарок дочери Натальи к 65-летию.
– Хороший подарок. Она, видимо, подпольный миллионер?
– Наталья четыре года возглавляла в фонде Сороса проект по борьбе со СПИДом, а сейчас возглавляет фонд "Открытый институт здоровья". Выиграла грант для России на 95 миллионов долларов.
– У вас только одна дочь? И сколько, кстати, вы уже женаты?
– Женат, страшно сказать, 47 лет. А дочь одна. Но есть еще сын Игорь, который живет в Торонто. У него две дочки. Лиза – уже университет окончила, и Катя – только в школу пошла. А у Наташи тоже двое детей. Дочка Ульяна, ей 2 годика, и четырехлетний сын. Семен Сапожков – мой любимец.
– Еще бы, три внучки и единственный внук. Балуете?
– Балую. Но по попе иногда шлепаю. Он очень смышленый. В шахматы уже со мной играет. Конструктор "Лего" очень любит. Сам собирает и меня учит. А то пошли как-то всей семьей в ресторанчик. Там отдельный столик для детей. Ну, Сема сидел, что-то рисовал. В итоге приносит жуткую такую рожу. Это, говорит, папа. А потом еще и меня нарисовал и подписал "Дурачина". Как в "Сказке о рыбаке и рыбке". А я только сижу умиляюсь: как, дескать, я рад, что он сам уже пишет".
